– Холли…

Она отвернулась, постаравшись, чтобы ее голос прозвучал как можно спокойней.

– Не надо ничего говорить, Роберт. Сегодня ночью произошло то, что, вероятно, должно было произойти – своего рода очищение для нас обоих… подведение последней черты под прошлым. – Недавно ты сказал мне, что я хочу тебя. Ты был прав… Это действительно было так. Но сейчас… – Она глубоко вздохнула и отчаянно соврала. – Но сейчас я уже ничего не хочу. Видишь ли, я поняла сегодня ночью, что я просто цеплялась за мечту – глупую подростковую мечту, у которой ничего общего с действительностью. Я не жалею о том, что произошло. Это в конце концов освободило меня от прошлого… позволило мне сделать то, что следовало сделать давным-давно… освободило меня для того, чтобы я могла найти – найти кого-то другого. Так что тебе не нужно ничего говорить или бояться, что я что-то не так поняла. Я уже женщина… взрослый человек. То, что произошло сегодня ночью, должно было случиться. А теперь, когда это случилось… – Она сделала глубокий вздох. – А теперь, когда это случилось, я думаю, мы оба согласимся, что нам обоим будет лучше разойтись в разные стороны.

– Что ж, если ты так хочешь.

Его голос звучит удивительно невыразительно и вяло для человека, который только что освободился от всякой ответственности и вины за свои поступки, с горечью подумала Холли, но она не обернулась, чтобы посмотреть на него, так что она не увидела ни выражения шока на его лице, ни слез, увлажнивших его глаза.

– Да, именно этого я хочу, – повторила она запальчиво, с трудом сдерживаясь, чтобы он не догадался о ее истинных чувствах.

Она услышала, как он подошел к двери, открыл ее… услышала звук его шагов по лестнице, а затем то, как открылась и закрылась входная дверь. Лежа в постели в напряжении, она услышала, как он завел мотор.

Она подождала, пока не убедилась, что он уехал, пока не стихли последние звуки мотора, прежде чем дать волю своим чувствам, а затем перевернулась на живот и так лежала, опустошенная с желанием заплакать, чтобы от слез стало легче, но она понимала, что ее боль запрятана слишком глубоко.

Как ей удалось уговорить себя, что она его больше не любит? И как он может быть так слеп? Любой должен был бы понять, что никакая женщина не может так отозваться на мужчину, как отозвалась она вчера ночью, если не любит его самозабвенно, до такой степени, что ничто другое не имеет значения.

Она сказала сама себе сердито, что ей надо радоваться, что он не понял, и она еще раз убедилась в его недостатках; но все это не имело значения. Единственное, за что она могла цепляться теперь, было облегчение знать, что, по крайней мере, она не потеряла самообладания, гордости и нашла способ поправить свое пошатнувшееся самоуважение, сказав ему, что вчера ночью она просто подвела черту под прошлым, отделив себя от этого.

И слава Богу, он поверил ей, но ведь у него для этого были все основания, не так ли? Она прекрасно могла себе представить панику и отвращение, охватившие его, когда он проснулся и обнаружил себя лежащим рядом с ней, когда вспомнил…

Он, должно быть, страшился того момента, когда она проснется и попробует как-то эмоционально повлиять на него. Неужели он думал, что она будет вести себя, как девчонка, что будет плакать и умолять, что забудет гордость и самоуважение и будет просить его, чтобы он любил ее, чтобы желал ее. Да, наверняка, он испытал облегчение… более, чем облегчение от ее реакции. Однако он этого не показал, не проявил того, что понимает, как ей трудно справиться с этой ситуацией.

Ее память о прошедшей ночи была наполнена удивительным ощущением того, что она познала огромную нежность и невероятную ласку. То, что происходило между ними, не было просто сексом, во всяком случае с его стороны.

Зачем мучить себя? Зачем делать себе больно? Почему она не может просто признаться – сегодня ночью, повинуясь физическому влечению, Роберт опять стал ее любовником, о чем он тут же пожалел при наступлении дня?

Она лежала дрожа и неожиданно осознала, как сильно оставшееся ощущение от Роберта и этой ночи – Холли с готовностью уцепилась за мысль, что предстоящее напряжение работы не позволят ей сосредоточиться на этом.

Работа, извечная панацея – если вообще только существовала панацея от такой боли, такого желания… такого сердечного самоуничтожения… такого беспощадного, безнадежного стремления к человеку, который, как ей известно, не разделяет ее чувств.

Она смогла как-то дожить до конца недели, хотя и Элис, и Пол неоднократно спрашивали ее, что случилось.

– Я просто немного устала, – отвечала она, и в этих словах была доля правды.

Она обнаружила, что у нее совершенно пропал аппетит, и есть навязчивые желания пойти свернуться калачиком и уснуть, а там пусть мир живет без нее.

Никому не надо было объяснять ей, что с ней происходит, неразделенная любовь – это такая же болезнь, и она влачила свое существование день за днем, думая о тех, кто страдает от того же – от того, что в наше амбициозное время является чуть ли не табу. В то утро она прочитала в журнале заметку о своей кампании. Акцент в ней делался больше лично на нее, восхваляя ее как современную женщину, – женщину, у которой в жизни было все, что она желала.

Все, что она желала… У нее ничего не было, совершенно ничего… даже надежды забеременеть от Роберта. До сегодняшнего утра она не понимала, как, оказывается, хочет иметь ребенка. Она содрогнулась, подумав, что это совсем уже чересчур, что не может обречь ребенка на то, чтобы он стал единственным объектом ее чувств, чтобы перенести на него любовь, которой не желает Роберт.

Она должна радоваться, что не забеременела, но вместо этого она плакала горькими слезами… слезами, в которых перемешались волнения и отчаяние, слезами, которыми она не плакала в то утро, когда Роберт окончательно ушел от нее.

В попытке заставить себя вернуться к нормальной жизни она согласилась пойти с Полом на вечер к их общему другу в субботу.

Они немного опоздали, но хозяйка, которая всегда очень хорошо относилась к Полу, улыбнулась, простив им это после того, как Пол принес извинения и вручил ей специально купленные для такого случая цветы.

– Идите прямо в гостиную, – велела Джемма. – Алан нальет вам аперитив, а я пойду посмотрю, как там ужин. Все остальные гости уже приехали.

Чета Бэйли жила в элегантном георгианском доме, который был тщательно обновлен и покрашен; их гостиная представляла собой большую симметричную комнату, оформленную в мягких персиково-золотистых тонах – немножко театрально на взгляд Холли, но весьма, весьма элегантно и служила прекрасным фоном для мужчин в торжественных костюмах и женщин в изысканных туалетах от модельеров.

Бэйли были больше друзьями Пола, чем ее, но Бэйли встретил их обоих одинаково тепло и радушно.

Холли отказалась от аперитива и стояла, разглядывая гостиную, в то время как Пол объяснял, почему он опоздал. Ее интерес к гостям был весьма поверхностным, но неожиданно она окаменела, увидев на другом конце комнаты Роберта.